Да просто забей на тролля. 

Тцц, а то куаркод затребует для входа.

Лотерея в Вавилоне.

      Как все мужчины в Вавилоне, я побывал проконсулом; как все
      - рабом; изведал я и всемогущество, и позор, и темницу.
      Глядите, на правой руке у меня нет указательного пальца.
      Глядите, сквозь дыру в плаще видна красная татуировка на животе
      - это вторая буква, "бет". В ночи полнолуния она дает мне
      власть над людьми, чей знак буква "гимель", но подчиняет меня
      людям с "алефом", которые в безлунные ночи должны покоряться
      людям с "гимелем". В предрассветных сумерках, в подземелье, я
      убивал перед черным камнем священных быков. В течение лунного
      года я был объявлен невидимым: я кричал, и мне не отвечали,
      воровал хлеб, и меня не карали. Я познал то, чего не знают
      греки, - неуверенность. В медной камере, в виду платка
      безмолвного душителя, меня не покидал надежда; в потоке
      наслаждений - панический страх. Как сообщает с восхищением
      Гераклит Понтийский, Пифагор вспоминал, что он был Пирром, а
      прежде Эвфорбием, а еще прежде каким-то другим смертным; мне,
      чтобы припомнить подобные превратности, вовсе не требуется
      призывать на помощь смерть или хотя бы обман.
      Жестокой этой изменчивостью моей судьбы я обязан одному
      заведению, которое в других государствах неизвестно либо же
      действует скрыто и несовершенно: лотерее. Ее историей я не
      занимался; знаю, что маги не могут прийти к согласию, знаю, что
      о ее грандиозных целях мне известно столько же, сколько
      человеку, не сведущему в астрологии, известно о луне. Я
      уроженец умопомрачительной страны, где над жизнью всех
      господствует лотерея; до нынешнего дня я думал о ней не больше,
      чем о непостижимом поведении богов или своего сердца. Теперь
      же, вдали от Вавилона и его милых нравов, я с некоторым
      удивлением размышляю о лотерее и кощунственных догадках, о
      которых бормочут в сумерках люди в масках.
      Отец мой рассказывал, что в древности - речь идет о веках
      или о годах? - лотерея была в Вавилоне игрою плебеев. Он
      говорил (правда ли это, не знаю), будто цирюльники в обмен на
      новые монеты давали квадратики из кости или пергамента с
      начертанными на них знаками. Разыгрывали их при полном свете
      дня: счастливцы получали, по чистому произволу случая, чеканные
      серебряные монеты. Как видите, процедура была самая простая.
      Естественно, что подобные "лотереи" потерпели неудачу. У
      них не было никакой моральной силы. Они не были обращены ко
      всем чувствам человека, только к надежде. Из-за общественного
      равнодушия дельцы, учредившие эти торгашеские лотереи, стали
      терпеть убытки. Кто-то попробовал внести новшество: включить в
      список счастливых жребиев несколько несчастливых. Благодаря
      этой реформе покупатели нумерованных квадратиков получали
      двойной шанс - либо выиграть некую сумму, либо уплатить штраф,
      иногда немалый. Эта небольшая опасность (на каждые тридцать
      счастливых номеров приходился один проигрышный), как и
      следовало ожидать, оживила интерес публики. Вавилоняне
      увлеклись игрой. Того, кто не приобретал квадратиков, считали
      трусом, малодушным. Со временем это вполне оправданное
      презрение пошло по двум путям. Презирали того, кто не играл, но
      также презирали проигравших, которые платили проигранное.
      Компании (так ее стали тогда называть) приходилось защищать
      интересы выигравших, ибо те не могли получить свои выигрыши,
      если в кассе не было денег почти на всю сумму проигрышей. Стали
      подавать на проигравших в суд: судья присуждал их к выплате
      основного штрафа плюс судебные расходы или к нескольким дням
      тюрьмы. Чтобы надуть Компанию, все выбирали тюрьму. Бравада
      немногих стала причиною всемогущества Компании, ее религиозной,
      метафизической власти.
      Прошло немного времени, и в сообщениях о жеребьевках уже
      не содержалось списка денежных проигрышей, а только указывалось
      количество дней тюрьмы на каждый несчастливый номер. Эта
      лаконичность, в свое время почти не замеченная, имела важность
      необыкновенную. Так в лотерее впервые появились элементы, не
      связанные с деньгами. Успех был огромный. Под давлением тех,
      кто играл, Компании пришлось увеличить количество несчастливых
      номеров.
      Всем известно, что народ Вавилона весьма привержен логике
      и даже симметрии. То, что счастливые номера получали выражение
      в кругленьких монетах, а несчастливые - в днях и ночах
      тюремного заточения, представлялось несообразностью. Некоторые
      моралисты выразили мнение, что обладание монетами не всегда
      обеспечивает блаженство и что другие формы удачи, возможно,
      дают более прямой эффект.
      В плебейских кварталах ширилась тревога иного рода. Члены
      жреческой коллегии умножали ставки и наслаждались всеми
      превратностями страха и надежды; бедняки (с понятной и
      неизбежной завистью) понимали, что они исключены из этих
      бурных, столь восхитительных переживаний. Справедливое
      стремление к тому, чтобы все - и бедные, и богатые равно
      участвовали в лотерее, привело к волнениям, память о коих не
      изгладили годы. Некоторые упрямцы не понимали (или
      притворялись, будто не понимают), что речь идет о новом
      порядке, о необходимом историческом этапе... Как-то один раб
      украл красный билетик, и при розыгрыше ему выпало, что у него
      должны выжечь язык. Такое же наказание определял кодекс законов
      за кражу билета. Одни вавилоняне утверждали, что он заслужил
      кару раскаленным железом как вор; другие великодушно полагали,
      что палач должен покарать его по велению судьбы... Начались
      беспорядки, произошло прискорбное кровопролитие, но в конце
      концов вавилонский народ настоял на своем вопреки сопротивлению
      богачей. Народ достиг полного осуществления своих благородных
      целей. Прежде всего он добился того, чтобы Компания взяла на
      себя всю полноту власти. (Эта централизация была необходима
      ввиду сложности нового способа действий.) Во-вторых, он
      добился, чтобы лотерея была тайной, бесплатной и всеобщей.
      Продажа жребиев за деньги была упразднена. Всякий свободный
      человек, пройдя посвящение в таинства Бела, автоматически
      становился участником священных жеребьевок, которые совершались
      в лабиринтах этого Бога каждые шестьдесят ночей и определяли
      судьбу человека до следующей жеребьевки. Последствия были
      непредсказуемы. Счастливый розыгрыш мог возвысить его до Совета
      магов, или дать ему власть посадить в темницу своего врага
      (явного или тайного), или даровать свидание в уютной полутьме
      опочивальни с женщиной, которая начала его тревожить или
      которую он уже не надеялся увидеть снова; неудачная жеребьевка
      могла принести увечье, всевозможные виды позора, смерть. Иногда
      один и тот же факт - убийство в кабаке некоего А, таинственное
      возвышение некоего Б - был остроумным соединением тридцати или
      сорока жребиев. Подобное комбинирование - дело нелегкое, но
      надо напомнить, что члены Компании были (и продолжают быть)
      всемогущи и хитроумны. Во многих случаях сознание того, что
      дарованные тебе блага - это простая игра случая, умалило бы их
      власть; дабы устранить эту нежелательную возможность, агенты
      Компании пользовались внушением и магией. Их действия, их
      маневры держались в тайне. Чтобы выведать заветные надежды и
      заветные страхи каждого, пользовались услугами астрологов и
      шпионов. Имелись некие каменные изваяния львов, имелось
      священное отхожее место, именовавшееся "Кафека", имелись
      трещины в заброшенном, пыльном водопроводе, которые, по
      всеобщему убеждению, сообщались с Компанией: злобные или
      благорасположенные люди приносили в эти места свои доносы. Эти
      сведения, неравноценные по своей правдивости, хранились в
      архиве, распределенные в алфавитном порядке.
      Трудно поверить, но некоторые роптали. Компания, с
      присущей ей сдержанностью, не отвечала прямо. Ее деятели
      предпочли набросать на отходах мастерской по изготовлению масок
      краткую отповедь, которая ныне фигурирует среди священных
      текстов. Сей догматический фрагмент гласил, что лотерея есть
      интерполяция случая в миропорядок и что наличие ошибок не
      противоречит случаю, но, напротив, укрепляет его. Также там
      говорилось, что и львы, и священная клоака, хотя и не
      дезавуируются Компанией (которая не отказывается от права
      обращаться к ним), однако функционируют без официальной
      гарантии.
      Это заявление успокоило тревогу общества. Кроме того, оно
      имело и другие последствия, авторами, возможно, не
      предвиденные. Оно глубоко изменило дух и операции Компании. Я
      очень спешу - нас предупредили, что корабль готовится сняться
      с якоря, - однако попытаюсь это объяснить.
      Как ни покажется невероятным, но до той поры никто не
      пытался создать общую теорию игр. Вавилонянин не склонен к
      умозрительным операциям. Он чтит приговоры случая, препоручает
      им свою жизнь, свою надежду, свой панический страх, однако ему
      в голову не приходит исследовать ни запутанные закономерности
      случая, ни движение вращающихся шаров, которые нам его
      открывают. И все же вышеупомянутое официальное заявление
      возбудило много споров юридически-математического характера. В
      одном из них возникло следующее предположение: если лотерея
      является интенсификацией случая, периодическим введением хаоса
      в космос, то есть в миропорядок, не лучше ли, чтобы случай
      участвовал во всех этапах розыгрыша, а не только в одном? Разве
      не смехотворно, что случай присуждает кому-либо смерть, а
      обстоятельства этой смерти - секретность или гласность, срок
      ожидания в один час или в один год неподвластны случаю? Эти
      столь справедливые сомнения вызвали в конце концов значительную
      реформу, сложности которой (усугубленные вековым опытом);
      доступны лишь немногим специалистам, но я все же попробую их
      изложить вкратце, хотя бы схематически.
      Вообразим первую жеребьевку, при которой кому-то выпала
      смерть. Для исполнения приговора прибегают ко второй
      жеребьевке, в которой предлагается (к примеру) участие девяти
      возможных исполнителей. Из этих исполнителей четверо могут
      затеять третью жеребьевку, которая укажет имя палача, у двоих
      прежнее неблагоприятное решение может смениться счастливым
      (нахождением клада, к примеру), еще один должен будет сделать
      смерть более мучительной (то есть прибавить к ней позор или
      украсить ее пытками), другие могут отказаться свершить казнь...
      Но это только схема. В действительности число жеребьевок
      бесконечно, ни одно решение не является окончательным, все они
      разветвляются, порождая другие. Невежды предположат, что
      бесконечные жеребьевки требуют бесконечного времени; на самом
      же деле достаточно того, чтобы время поддавалось бы
      бесконечному делению, как учит знаменитая задача о состязании с
      черепахой. Эта бесконечность изумительно согласуется с
      причудливым чередованием чисел Случая и Небесным Архетипом
      лотереи, которому поклоняются платоники... Искаженное эхо наших
      ритуалов, кажется, отозвалось на берегах Тибра: Элий Лампридий
      в "Жизнеописании Антонина Гелиогабала" сообщает, что этот
      император писал на раковинах участь, которую он предназначал
      своим гостям, так что один получал десять фунтов золота, а
      другой - десять мух, десять сурков, десять медведей. Следует
      напомнить, что Гелиогабал воспитывался в Малой Азии, среди
      жрецов Бога-эпонима.
      Бывают также жеребьевки безличные, по целям
      неопределенные: по одной требуется бросить в воды Евфрата
      сапфир из Тапробаны; по другой - стоя на башне, отпустить на
      волю птицу; по третьей - убирать (или прибавлять) каждые сто
      лет песчинку в бесчисленном их количестве на морском берегу.
      Последствия порой бывают ужасными.
      При благодетельном воздействии Компании наша жизнь полна
      случайностей. Купивший дюжину амфор дамасского вина не
      удивится, если в одной из них окажется талисман или гадюка;
      писец, записывающий контракт, не преминет вставить неверную
      дату; я сам, в этом поспешном сообщении кое-где подбавил
      блеску, кое-где - жестокости. А может быть, некоего
      таинственного колорита... Наши историки, самые проницательные в
      мире, придумали способ исправлять влияние случая; ходят слухи,
      что их действия по этому методу достойны доверия (в общем),
      хотя, разумеется, разглашаются они не без толики лжи. Впрочем,
      нет ничего более зараженного вымыслом, чем история Компании...
      Палеографический документ, откопанный в храме, может оказаться
      продуктом вчерашней жеребьевки или жеребьевки столетней
      давности. Ни одна книга не издается без разночтений в каждом из
      экземпляров. Переписчики приносят тайную клятву пропускать,
      интерполировать, искажать. Применяется также прямой обман.
      Сама Компания, соблюдая скрытность божества, избегает
      всякой рекламы. Вполне понятно, что ее агенты - все тайные:
      приказы, издаваемые ею постоянно (а может быть, и беспрерывно),
      не отличаются от тех, которые распространяются обманщиками. Да
      и кто может похвалиться, что он просто обманщик ? Пьяница,
      вдруг сочинивший нелепый указ, человек, внезапно проснувшийся и
      душащий своими руками спящую рядом с ним женщину, - не
      исполняют ли они часом тайное решение Компании? Эта бесшумная
      деятельность, сопоставимая с действиями Бога, возбуждает
      всевозможные догадки. Одна из них внушает чудовищную мысль,
      будто уже много веков Компания не существует и будто священный
      беспорядок в нашей жизни - чисто наследственный, традиционный;
      согласно другой, Компания вечна и будет существовать до
      последней ночи, когда последний Бог уничтожит мир. Еще одна
      версия гласит, что Компания всемогуща, но влияет только на
      ничтожные явления: на крик птицы, на оттенки ржавчины и пыли,
      на утреннюю дремоту. Другая, высказываемая устами маскирующихся
      ересиархов, состоит в том, что Компания никогда не существовала
      и не будет существовать. Еще одна, не менее гнусная, убеждает
      нас, что совершенно безразлично, подтверждаем мы или отрицаем
      реальность этой таинственной корпорации, ибо весь Вавилон - не
      что иное, как бесконечная игра случайностей.

Синие тигры

      В знаменитых строках Блейка тигр - это пылающий огонь и
      непреходящий архетип Зла; я же скорее согласен с Честертоном,
      который видит в нем символ изысканной мощи. И все же нет
      абсолютно точных слов, которые дали бы представление о тигре,
      этом образе, издавна волнующем воображение человека. Меня
      всегда неодолимо влекло к тигру. В детстве я, помнится, часами
      простаивал у одной-единственной клетки в зоопарке: остальных
      для меня как бы не существовало. Критерием оценки энциклопедий
      и книг о мире служили гравюры с изображением тигра. Когда я
      открыл для себя "Jungle Books"[1], меня огорчило, что Шер Хан,
      тигр, был врагом героя. Шли годы, а этой странной любви я
      всегда оставался верен. Не в пример моим былым охотничьим
      притязаниям и иным парадоксальным и недолговечным увлечениям.
      До самого недавнего времени - совсем недавнего, хотя у
      обманчивой памяти и другой счет, - она вполне уживалась с
      моими служебными обязанностями в университете Лахора. Я
      преподаю западную и восточную логику, а в выходные веду
      семинар, посвященный творчеству Спинозы. Остается добавить, что
      я шотландец; как видно, ничто иное, как любовь к тиграм, и
      привело меня из Абердина в Пенджаб. Моя жизнь была ничем не
      примечательна, однако во сне я всегда видел тигров (ныне они
      уступили место другим образам).
      Я столько раз об этом рассказывал, что утратил к
      происшедшему всякий интерес. Оставляю же эти подробности только
      потому, что моя история того требует.
      В конце 1904 года я прочел, что в одном из районов в
      дельте Ганга обнаружены тигры синей окраски. Новость
      подтвердилась последующими сообщениями, неоднозначными и
      противоречивыми, подогревавшими мой интерес. Во мне проснулась
      старая любовь. Я тут же предположил ошибку, в которую столь
      часто впадают, определяя цвета. Помнится, я читал, что
      по-исландски Эфиопия - Blaland, то ли Синяя Земля, то ли Земля
      Негров. Синий тигр вполне мог оказаться черной пантерой. Мало
      чем помог и опубликованный в лондонской прессе эстамп, на
      котором был изображен синий тигр с серебристыми полосами; не
      могло быть никаких сомнений в его апокрифическом происхождении.
      Синий цвет иллюстрации отдавал скорее геральдикой, чем
      реальностью. Однажды во сне я видел тигров неизвестного мне
      оттенка синего цвета, которому я не смог подобрать названия.
      Без сомнения, он был почти черным, однако точнее определить его
      цвет мне все же не удалось.
      Несколько месяцев спустя один из моих сослуживцев сообщил
      мне, что в некоем весьма удаленном от Ганга селении он слышал
      разговоры о синих тиграх. Этот факт не мог меня не поразить,
      ибо я знал, что в этом районе тигры - большая редкость. Мне
      снова приснился синий тигр, который, передвигаясь, отбрасывал
      на песок длинную тень. Воспользовавшись отпуском, я отправился
      в эту деревню, названия которой - по причинам, о которых
      вскоре пойдет речь, - мне не хотелось бы вспоминать.
      Я приехал, когда кончился уже сезон дождей. Селение,
      которое лепилось к подножию холма, показавшегося мне скорее
      обширным, чем высоким, со всех сторон обступили неприветливые
      джунгли темно-бурого цвета. Увиденную мной деревушку не
      составит отыскать у Киплинга, который вместил в свои книги всю
      Индию, если не весь мир. Скажу лишь, что ров с хрупкими
      тростниковыми мостками служил слабым прикрытием для лачуг. На
      юге, в заболоченных местах, были рисовые поля и ложбина, по дну
      которой протекала илистая речушка с неведомым мне названием, а
      за ними - опять-таки джунгли.
      Жители исповедовали индуизм. Я это предвидел и был
      огорчен. Мне всегда было проще найти общий язык с мусульманами,
      хотя я и понимал, что ислам - наименее глубокая из всех
      религий, восходящих к иудаизму.
      Мы понимаем, что в Индии человек изобилует; в деревне я
      понял, что на самом деле изобилует лес, проникающий даже в
      жилища.
      Дни были изнуряющими, а ночи не приносили прохлады.
      Старейшины приветствовали меня, и мы обменялись первыми
      учтиво-расплывчатыми фразами. Я уже говорил об убожестве этой
      местности, однако, однако все же мы убеждены в исключительности
      родных мест. Я одобрительно отозвался о сомнительных
      достоинствах жилищ и не менее сомнительных достоинствах еды и
      добавил, что слава об их краях достигла Лахора. В лицах моих
      собеседников произошла перемена; мне тотчас стало ясно, что я
      совершил ошибку и должен ее загладить. Кто знает, не
      поклоняются ли они Синему Тигру, и не были ли мои опрометчивые
      слова кощунственными по отношению к его культу.
      Я отложил разговор до рассвета. Подкрепившись рисом и
      выпив чаю, я вновь вернулся к теме. Вопреки ожиданию, я не
      понял, не смог понять, что же произошло. Я вызывал изумление и
      почти ужас. Однако, когда я сказал, что моя цель - поймать
      хищника редкой масти, они с облегчением вздохнули. Кто-то
      сказал, что видел его выходящим из джунглей.
      Среди ночи меня разбудили. Мальчик мне сообщил, что, когда
      из загона исчезла коза, он, отправившись на ее поиски, видел
      синего тигра на другом берегу реки. Я подумал, что свете
      молодой луны цвет определить практически невозможно, однако все
      присутствующие подтвердили рассказ, а один из них, до сих пор
      молчавший, сказал, что он также его видел. Мы вышли, прихватив
      ружья, и я увидел или решил, что увидел, промельк кошачьего
      силуэта в сумеречных джунглях. Козу найти не удалось, к тому же
      сомнительно, чтобы утащивший ее хищник был моим синим тигром.
      Мне многозначительно показывали какие-то следы, которые ровным
      счетом ни о чем не говорили.
      В одну из таких ночей я наконец понял, что эти ложные
      тревоги были данью старой привычке. Подобно Даниэлю Дефо,
      жители этих мест были мастера изобретать значимые детали. Тигра
      могли заметить в любое время вблизи рисовых полей на юге или в
      зарослях на севере, однако в свидетельствах очевидцев
      просматривалась четкая регулярность. Тигр неизменно исчезал в
      момент моего прибытия. Мне всегда демонстрировали его следы или
      нанесенный им ущерб, но человек может без труда имитировать
      отпечаток тигровой лапы. Время от времени я видел мертвых
      собак. В одну из лунных ночей мы до рассвета подкарауливали
      возле козы, взятой в качестве приманки. Поначалу я решил, что
      за этими побасенками стоит желание продлить мое пребывание в
      селении к выгоде его жителей, обеспечивавших меня едой и
      выполнявших работы по дому. Чтобы проверить свою догадку, я
      сообщил им о намерении отправиться на поиски тигра в другие
      места, ниже по течению реки. К моему удивлению, все поддержали
      мое решение. И все же меня не оставляла мысль, что от меня
      что-то скрывают и я у всех вызываю опасения.
      Я уже говорил, что лесистая гора, у подножия которой
      лепилось селение, была невысокой; она плавно переходила в
      плато. Ее западные и северные склоны были покрыты джунглями.
      Поскольку скаты ее особой крутизной не отличались, я предложил
      им на нее подняться. Столь скромное желание привело их в
      замешательство. Один из них заявил, что склоны ее слишком
      обрывисты. Веское слово, подчеркнув неосуществимость моего
      намерения, произнес старейший из них. Вершина горы священна и
      по магическим причинам для людей запретна. Смертный,
      осмелившийся ступить туда ногой, рискует заглянуть в тайны
      богов и потерять разум или зрение. Я не настаивал, однако в
      первую же ночь, когда все уснули, бесшумно выскользнул из
      хижины и стал подниматься во невысокому косогору. Я двигался
      медленно, без дороги, сквозь кустарники и травы. Луна была на
      горизонте. Я смотрел на все с обостренным вниманием, будто
      предчувствуя, что этому дню суждено быть очень важным, если не
      главным днем моей жизни. Мне запомнился темный, почти черный
      цвет листвы. Лес был залит лунным светом, птицы
      безмолвствовали.
      Двадцать-тридцать минут подъема, и вот я уже на плато.
      Нетрудно было предположить, что воздух тут живительный и
      атмосфера не столь удушлива, как в оставшемся внизу селении. Я
      удостоверился, что это была не вершина, а некая терраса, не
      слишком обширная, и что джунгли простирались еще выше, по
      откосу горы. Я почувствовал себя свободным, как будто деревня
      была для меня тюрьмой. Что с того, что ее жители пытались меня
      обмануть; я осознавал, что они во многом подобны детям.
      Что же до тигра... Полоса разочарований подточила как мое
      любопытство, так и мою веру, и все же почти машинально я
      высматривал следы.
      Почва была песчаной и вся в расщелинах, неглубоких и
      переплетавшихся между собой. Цвет одной из них привлек мое
      внимание. Вне всяких сомнений, это был синий цвет тигра моих
      сновидений. Я присмотрелся. Расщелина была полна голышей,
      абсолютно одинаковых, круглых, очень гладких и небольших. Их
      идентичность, как если бы это были фишки, казалась чем-то
      искусственным.
      Наклонившись, я вытащил из расщелины несколько штук. Я
      почувствовал легкий трепет. Горсть голышей я положил в правый
      карман, где уже были ножнички и письмо из Аллахабада. Эти
      случайные предметы сыграют в моей истории свою роль.
      Вернувшись в хижину, я снял куртку, растянулся на кровати
      и погрузился в сон с тигром. Во сне я отчетливо видел цвет:
      один и тот же и тигра из сновидений и у голышей с плато. Я
      проснулся от ярко светившего в лицо солнца. Я встал. Ножницы и
      письмо мешали вытащить окатыши. Я вытащил первую пригоршню и
      почувствовал, что два или три еще остались. Едва уловимая дрожь
      прошла по моей руке, и я ощутил тепло. Разжав кулак, я увидел,
      что окатышей было около тридцати или сорока. Я готов был
      поклясться, что раньше их было не более десяти. Оставив их на
      столе, я вытащил остальные. Не было особой нужды считать их,
      чтобы убедиться, что их становилось все больше. Я сгреб их в
      одну кучу и стал пересчитывать один за другим.
      Этой простейшей операции я выполнить не смог.
      Я впивался взглядом в один из них, сжимал его между
      большим и указательным пальцами, но стоило взять еще один, как
      их становилось несколько. Я проверил, нет ли у меня лихорадки,
      и без конца повторял попытку. Несуразнейшее чудо повторялось. У
      меня похолодели ноги и задрожали колени. Я потерял счет
      времени.
      Не глядя, я скреб окатыши в кучу и вышвырнул их в окно.
      Необъяснимым образом почувствовал и обрадовался, что число их
      уменьшилось. Я захлопнул дверь и бросился на кровать.
      Затосковав по утраченной былой определенности, я пытался
      убедить себя в том, что все это мне приснилось. Чтобы не думать
      об окатышах, чтобы чем-то заполнить время, я повторил вслух,
      медленно и отчетливо, восемь дефиниций и семь аксиом этики.
      Помогло ли это, не знаю. Из подобных заклинаний меня вывел стук
      в дверь. Инстинктивно забеспокоившись, что мои разговоры с
      самим собой кто-то слышал, я открыл дверь.
      На пороге стоял самый старый из жителей, Бхагван Дас.
      Своим появлением он как будто вернул мне ощущение реальности.
      Мы вышли. Я надеялся, что окатыши исчезли, но они были здесь.
      Не берусь сказать, сколько их было.
      Старик взглянул на них, затем на меня.
      - Эти камни не отсюда. Они сверху, - произнес он
      голосом, который ему не принадлежал.
      - Верно, - ответил я. Затем не без вызова я добавил, что
      нашел их на плато, и тут же устыдился своей словоохотливости.
      Бхагван Дас, не обращая на меня внимания, зачарованно созерцал
      камни. Я приказал ему собрать их. Он не шелохнулся.
      Мне горько вспоминать, но я вытащил револьвер и, повысив
      голос, повторил приказ.
      Бхагван Дас пробормотал:
      - Лучше получить пулю в сердце, чем взять в руки синий
      камень.
      - Ты трус, - сказал я ему.
      По правде, мне тоже было жутко, но все же я взял, закрыв
      глаза, горсть камней левой рукой. Убрав револьвер, я пересыпал
      их из одной руки в другую. Их было уже значительно больше.
      Мало-помалу я привыкал к этим переходам. Внезапно
      раздавшиеся крики Бхагвана Даса были для меня большой
      неожиданностью.
      - Это самозарождающиеся камни! - вскричал он. - Их
      только что было много, и вдруг число их меняется. Они похожи на
      диск луны, а их синий цвет мы видим только во сне. Родители
      моих родителей не лгали, когда рассказывали об их могуществе.
      Вокруг нас собралась вся деревня.
      Я почувствовал себя чудесным обладателем этих диковин. Ко
      всеобщему удивлению, я собирал окатыши, понимал, бросал,
      рассыпал, наблюдал, как чудесным образом их становилось то
      больше, то меньше.
      Люди теснились, охваченные изумлением и ужасом. Мужчины
      заставляли своих жен смотреть на чудо. Одна из них закрывала
      лицо рукой, другая зажмуривала глаза. Никто не осмеливался
      дотронуться до окатышей, не считая ребенка, блажено игравшего с
      ними. Тут я почувствовал, что эта сумятица опошляет чудо. Тогда
      я собрал столько окатышей, сколько сумел, и ушел в хижину.
      Пытался ли я забыть, как закончился этот день, первый в
      бесконечной череде злосчастий, - не знаю. Во всяком случае, я
      ничего не помню. Когда стемнело, я с тоской вспоминал минувший
      вечер, пусть даже не особенно счастливый, ибо, как и во все
      предыдущие, я был одержим идеей тигра. Я пытался найти защиту у
      этого образа, столь могущественного недавно и столь ничтожного
      ныне. Синий тигр также поблек в моих глазах, как черный лебедь
      римлянина, позднее обнаруженный в Австралии.
      Перечитывая ранее сделанные записи, я обнаружил грубейшую
      ошибку. Сбитый с толку приемами литературы, не важно, хорошей
      или плохой, почему-то называемой психологической, я по
      необъяснимой причине увлекся воссозданием последовательности
      событий, связанных с моим открытием. Неизмеримо важнее было бы
      сосредоточиться на жуткой природе окатышей.
      Если бы мне сообщили, что на луне водятся носороги, я
      согласился бы с этим утверждением, или отверг его, или
      воздержался от суждения, однако я смог бы их себе представить.
      Напротив, если бы мне сказали, что на луне шесть или семь
      носорогов могут быть тремя, я, не раздумывая, сказал бы, что
      это невозможно. Тот, кто усвоил, что три плюс один будет
      четыре, не станет проверять это на монетах, игральных костях,
      шахматных фигурах или карандашах. Он это знает, и все тут. Он
      не может себе представить иной цифры. Некоторые математики
      утверждают, что три плюс один - это тавтология четырех, те же
      четыре, только выраженные иным способом. Мне, Александру
      Крейгу, единственному выпал жребий обнаружить предметы,
      противоречащие этому коренному закону человеческого разума.
      Вначале меня охватил страх перед безумием; спустя какое-то
      время я и сам предпочел бы сойти с ума, ибо помрачнение моего
      рассудка значит неизмеримо меньше, чем свидетельство
      беспорядка, вполне допускаемого мирозданием. Если три плюс один
      равняется и двум, и четырем, то разум безумен.
      Со временем у меня вошло в привычку видеть во сне камни.
      То обстоятельство, что сон преследовал меня не каждую ночь,
      вселяло в меня слабую надежду, что кромешный ужас недалек. В
      сущности, сон был один и тот же. Уже самое начало предвещало
      траурный финал. Балюстрада и спирально спускавшиеся ступени,
      затем подвал или система подвалов, от которых отвесно шли новые
      лестницы, и наконец - кузницы, слесарни, застенки, резервуары
      с водой. На самом дне, расщелине неизменно камни, они же -
      Бегемот и Левиафан, животные, свидетельствующие в Священном
      Писании, что Господь иррационален. Содрогаясь, я просыпался, а
      камни лежали в ящике, готовые к превращениям.
      Отношение ко мне было двойственным. В какой-то мере меня
      коснулась божественная природа окатышей, которые они окрестили
      синими тиграми, но вместе с тем я был повинен в надругательстве
      над вершиной. В любое время дня и ночи меня могли покарать
      боги. Они не смели напасть на меня или осудить мой поступок,
      однако мне было ясно, что их раболепие таило опасность. Я не
      встречал больше ребенка, игравшего окатышами. В любую минуту я
      ожидал яда или ножа в спину. Однажды рано утром я сбежал из
      деревни. Я понимал, что все жители следят за мной и мой побег
      для них большое облегчение. Никто с самого первого утра ни разу
      не пожелал взглянуть на меня.
      Я вернулся в Лахор. В кармане у меня была горсть голышей.
      Привычная книжная среда не принесла мне желанного покоя. Я
      сознавал, что на земле есть унылое селение, и джунгли, и
      косогор, усеянный колючками и ведущий к плато, и узкие
      расщелине на плато, и камни в расщелинах. Во мне эти несхожие
      вещи переплетались, и число их росло. Селение становилось
      камнями, джунгли - болотом, а болото - джунглями.
      Я стал сторониться друзей. Я боялся, что не устою перед
      соблазном сделать их свидетелями нестерпимого чуда,
      опрокидывающего научные знания.
      Я провел несколько опытов. На одном из окатышей я
      нацарапал крест. Смешав его с остальными, я уже после двух
      трансформаций не смог его отыскать, хотя шел лишь процесс
      приращения. Сходный опыт я провел с другим окатышем, на котором
      вырезал напильником дугу. Его также не удалось отыскать. Еще в
      одном окатыше я проделал шилом отверстие и повторил опыт.
      Результат был тот же. Неожиданно обнаружился обитавший в
      небытии окатыш с крестом. Что за таинственное пространство
      поглощало камни, а затем со временем возвращало их, повинуясь
      непостижимым законам или внечеловеческой воле?
      Неодолимая потребность в порядке, породившая математику,
      вынудила меня искать порядок в этих отклонениях от законов
      математики, в этих нелепых самозарождающихся камнях. Я надеялся
      понять закономерность их непредсказуемых комбинаций. Дни и ночи
      напролет я составлял статистику превращений. С той поры у меня
      хранятся тетради, испещренные бесконечными цифрами. Мой метод
      состоял в следующем. Сначала я вел счет глазами и записывал
      результат. Затем, взяв окатыши обеими руками, я вновь вываливал
      их двумя кучками на стол. Я пересчитывал их уже отдельно, снова
      записывал и повторял операцию. Поиск некоего порядка, скрытого
      плана этих чередований был тщетным. Максимальное полученное
      мной число было четыреста девятнадцать, минимальное - три.
      Как-то мне с надеждой, а может, с ужасом почудилось, что они
      вот-вот исчезнут. Мне удалось выяснить, что стоило отделить
      один окатыш от остальных, как он не мог уже порождать другие,
      равно как и исчезнуть. Стоит ли говорить, что сложение,
      вычитание, умножение и деление были невозможны. Камни
      противились математике и теории вероятности. Разделив сорок
      окатышей, я получал девять, в свою очередь, деление девяти
      давало триста. Я не знаю, сколько они весили. Я их не
      взвешивал, однако уверен, что вес их был неизменен и невелик.
      Цвет их был всегда синим.
      Эти расчеты спасли меня от безумия. Манипулируя камнями,
      опровергающими математическую науку, я нередко вспоминал грека
      и его камни, которые явились первыми числами и которые одарили
      многочисленные языки самим словом "счет". Истоки математики,
      сказал я себе, и в них же ее конечная цель. Имей Пифагор под
      рукой эти...
      Спустя месяц я понял, что хаос безысходен. Строптивые
      окатыши были под рукой, и неистребимым было желание дотронуться
      до них, вновь ощутить их трепет, швырнуть их, наблюдать, как
      они растут или уменьшаются в числе, переводить взгляд с парных
      на непарные. Какое-то время я самовнушением заставлял себя
      непрестанно думать о камнях, ибо знал, что забвение
      недолговечно, а возобновившись, мои мучения станут еще
      нестерпимее.
      В ночь на десятое февраля я не сомкнул глаз. После долгих
      блужданий я на заре вступил в портики мечети Вазир-Хан. В едва
      забрезжившем свете были еще неразличимы цвета. Во дворе не было
      ни души. Сам не зная зачем, я погрузил руки в воду фонтана. Уже
      в помещении я подумал, что Господь и Аллах суть два имени Того,
      бытие которого недоступно нашему разумению, и громко попросил
      его избавить меня от моего бремени. Затаив дыхание, я ждал
      ответа.
      Шагов я не слышал, но вдруг рядом кто-то сказал:
      - Я здесь.
      Рядом с собой я увидел нищего. В полумраке я различил
      тюрбан, потухший взгляд, желтоватую кожу и седую бороду. Он был
      невысокого роста.
      Он протянул руку и сказал очень тихо:
      - Подайте, ради Создателя.
      Порывшись в карманах, я сказал:
      - У меня нет ни одной монеты.
      - У тебя их много, - ответил он.
      В правом моем кармане были камни. Я вытащил один из них и
      опустил в его пустую ладонь. Меня поразило, насколько бесшумно
      он упал.
      - Ты должен дать все, - произнес он. - Не дав все, ты
      не даешь ничего.
      Я понял его и сказал:
      - Ты должен знать, что моя милостыня может быть ужасной.
      Он ответил:
      -Быть может, это та единственная милостыня, которой я
      стою. Я грешил.
      Я переложил все камни в его вогнутую ладонь. Они падали,
      будто в морские глубины, без единого звука.
      Он медленно произнес:
      - Твоей милостыни я не знаю, но моя будет ужасна. Ты
      останешься с днями и ночами, со здравым смыслом, с обычаями и
      привычками, с окружающим миром.
      Я не слышал шагов слепого нищего и не видел, как он
      растворился в темноте.

У России сейчас нет корректного всенародно отмечаемого Дня рождения, и это какой-то бред, который надо срочно исправить. Как так получается, что 15 августа Старая Ладога отметит 1269 лет, тут же рядом и Великий Новгород второе тысячелетие отсчитывает (у обоих столичный статус докиевского периода), а Россия - девица слегка за 30?! 

Как можно праздновать многосотлетнии годовщины городам, событиям и великим людям России (1034 года крещения Руси, 800 лет Александру Невскому и 350 Петру, 410 лет освобождению Москвы народным ополчением Минина и Пожарского, пару сотен лет основанию русскими царями многих ныне украинских городов и пр.), но при этом в качестве национального праздника с выходным днем взять за отсчет 1990 год?!

Мы уж даже не берем неоднозначность повода - суверенитет РФ от чего? От части своих бывших территорий? Тут вопрос в том, как можно говорить о своей древности и многовековой преемственности и отмечать при этом 30-летие? Какой-то безумный дуализм.
На наш взгляд, надо исправить это недоразумение.

12 июня должно быть просто памятной датой календаря, а вот грандиозным  национальным праздником с всеобщим выходным и с массовыми торжествами должно быть празднование очередной четырехзначной даты. Например, 1269-летия.

Причем эта дата, во-первых, сама по себе вызывает гордость.

Во-вторых, она относится к докиевскому периоду российской истории (привет украинцам, отсчитывающим историю России от основания Москвы).

В-третьих, она совершенно не вступает в противоречие ни с какими датами, типа 1945 года, а наоборот, подчеркивает преемственность и единство  всех страниц - и славных, и трагичных - в истории нашей великой страны.

В-четвёртых, для внешней аудитории это тоже будет звучать совсем по-другому - когда самая крупная страна в мире  будет праздновать очередную годовщину своего второго тысячелетия.

Русь-Россия - суть одна и та же держава с уникальным русским народом (в самом широком смысле, со всеми нашими русскими славянами, бурятами, дагестанцами, чеченцами, татарами и пр.) и уникальной русской культурой.

Ну и напомним, что к изучению школьниками истории России надо отнестить как к делу первоочередной важности. Сделать модным знание дат и фактов, фамилий ученых, полководцев, первооткрывателей, архитекторов, художников, литераторов, геологов. Потому что, когда действительно знаешь историю России, вопрос о том, гордиться ли принадлежностью к ней, решается однозначно. Мы уже писали про противостояние обществознания и истории как учебных дисциплин в современной школе.
Это тоже надо исправлять.

P.S. Кстати, в следующем году Старая Ладога отпразднует круглую дату - 1270 лет. У России есть время подготовиться к ее празднованию на новом уровне.

Снова нажрался?

Кринжово, зашкварно, безголосо.

I dont think so

майора отправили на фронт

Вот мнение одного из влиятельных китайских спикеров: Россия - могучая военная держава, но экономический карлик; последнее обстоятельство лишает целесообразности стратегический союз Китая и России в ущерб отношениям Китая и Америки. Это было сказано пару месяцев назад.

Пошли разговоры, что после начального этапа спецоперации мы "просели" в глазах китайцев. Возможно, их мнение о том, что мы великая военная держава было поколеблено, и если это так - старушка Пэлоси всё уравняла.

Когда гордиев узел затянулся так, что не распутать  - России достало решимости извлечь меч и нанести удар. Это - по-русски. Китайцы тоже способны показать зубы, но пока предпочитают кривить рот в бессильной злобе, ограничиваясь громкими заявлениями и малозначимыми демонстрациями.

Единственный, кто выиграл от сегодняшнего авиа-шоу над Тайваньским проливом – Кремль.

В отличии от Китая, Россия не побоялась вступить в ожесточенное геополитическое и военное сражение с Соединенными Штатами Америки. Весь мир воспринимает украинскую войну именно так.

В долгосрочном плане Россия выиграет при любом развитии Тайваньского сюжета.

Если Китай снова отступит, а это более чем вероятно, Россия получает статус безусловного лидера «альтернативного» мира, способного, и что еще важнее – готового применять силу там, где он считает это принципиальным и важным для себя. Тридцать лет это могли себе позволить только Соединенные Штаты.

Вокруг этого укрепившегося лидерства Россия будет выстраивать новые геополитические конфигурации и балансы сил в самых разных регионах мира – от Центральной Европы, Закавказья до Западной и Центральной Африки.

Если же Китай не отступит и начнет открытую политическую и экономическую конфронтацию с США, это позволит ослабить давление на Россию. «Хаймарсов на всех не хватит».

Президент Российской Федерации провел переговоры на экономические вопросы сотрудничества с Президентом одной из натовских стран. Современная изоляция она такая...

Хо-хо хехе ))))))

Много буков. Буду краток. Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами.

Капер, Вы дурак?
Ваша дочь как про Вас расскажет?

Капер, иди на бло51. Там таких байкеров полно. Россию херососят, пиндосам задницу лижут. Там тебе сразу в местной тусовке табуретку выдадут.

Иисуса тоже дураком считали.

Маргина́л, маргина́льный челове́к, маргина́льный элеме́нт (от лат. margo — край) — человек, находящийся на границе различных социальных групп, систем, культур и испытывающий влияние их противоречащих друг другу норм права, ценностей и так далее.

Чаще всего маргиналами называют сильно опустившихся людей, находящихся на грани люмпенизации: алкоголики, наркоманы, БОМЖи, шлюхи.